Мой директор мусолит хрустальную шишечку, которую он нашел в ящике стола, ну, не хрустальную, конечно, а обычного стекла, из какого делают бутылки или окна в домах и офисах, или мелко крошат и начиняют им так называемую стеклянную вату, чтобы её не ели мыши и не трогали руками дети, не растаскивали по улицам, дворам, аудиториям образовательных учреждений, создавая в непрерывном щите утепления сквозняковые бреши, или, о ужас, начиная потом чесать глаза, щеки, лезть руками в рот, а на руках ведь прилипли микроскопические осколки стекла, осколки разрывают эпителий, проникают в кровеносное русло, режут сосуды или просто забивают кровоток, вызывая локальный некроз, скажем, печеночной ткани, или ткани почек, не дай Бог, конечно, поэтому лучше утеплять помещения чем-нибудь нейтральным, поролоном, например, или такой белой крошкой, которую насыпают в коробки с телевизорами и дорогой оргтехникой, дорогой японской оргтехникой, с которой мы чувствуем себя причастными цивилизации, но это не имеет никакого отношения к директору, да, — у него в руках маленькая шишечка от хрустальной люстры, не хрустальной конечно, но условимся называть её именно так для удобства, ведь всё это условность, и я, и шишечка, и директор, и некая объединяющая последовательность действий, и он вертит её в, мнёт, вернее, мнутся подушечки его пальцев, оставляя на гранях шишечки жирные полосы и разводы, директора тяготит несоответствие мягкости его тканей твердости и равнодушию хрустальной шишечки, равнодушной и неизменной независимо от вращения и засаливания, а пальцы уже болят, они красны, директор чиркает ногтем по грани хрустальной шишечки, чиркает и чиркает, кажется, что от шишечки отколупнулся кусочек, скрупула, но нет, это подломился ноготь, пораженный грибком, а шишечка неприступна и замкнута, хотя и прозрачна, и казалось бы, чего от неё можно хотеть, ведь это простой кусок стекла: вот будь она затемнена, или просто мутна, и там бы, в мути, виднелся какой-то загадочный силуэт, высокая фигура в плаще и фетровой шляпе на берегу моря, или величавый старик в плетеном кресле, или просто голая тётка с волосатым лобком и неестественно большими глазами, это создало бы известную интригу, флёр таинственности, и можно было бы оправдать действия директора, вогнать их в рамки сюжета и мотивации, эксплицируя и углубляя его психологическую модель, тяжелое детство, муки совести, расследование растрат, сужающее круги следствие, но нет, хрустальная шишечка просто преломляет свет, да и как преломляет, как-то профанно, тускло, почти не расслаивая луч на спектр, ведь это обычное стекло, ничего особенного, и шишечку сделали в шестидесятые, когда экономика была экономной и мы могли уверенно смотреть в будущее, хотя и назревала угроза Карибского кризиса, и негры убивали друг друга в пустыне, и их кровь стекала в низины и пахла железом и кровью, может, эту шишечку отлили в тот момент, когда Джимми Хендрикс вышел на сцену Вудстока, когда мучающийся от невралгии Набоков в Швейцарии из последних сил писал свой последний текст, глядя мутнеющими глазами на горы, и его жена понимала, что это предел, и плакала от старческой беспомощности в помещении санузла, но директора интересует только хрустальная шишечка, у него выдалась свободная минутка в потоке напряженного дня, как бы тупо это не звучало, ведь это очень пошло говорить: «в потоке напряженного дня», это сразу выдаёт в говорящем жертву телевизионной рекламы, директор не может отдохнуть, расслабиться, включить радиоприёмник или, скажем, залезть и Интернет и проверить почтовый ящик, вбить в поисковик слова «дети, пиписьки, педофилия, скачать» и посмотреть, что там нового, директор это очень любит, но нет, директору насрать на всё, он вертит в руках стеклянную шишечку, вертит и вертит, вертит и вертит.
И засовывает в нос.